Напрасно Бийо пытался помочь им силою своих кулаков, этот геркулес свалил наземь человек двадцать, но чтобы добраться до Фулона, ему следовало повергнуть пятьдесят, сто, двести человек, а он уже выбился из сил. Только он остановился и принялся утирать со лба пот и кровь, как Фулон в третий раз закачался на верхушке фонаря.

На сей раз палачи сжалились над ним и добыли новую веревку.

Приговоренный умер. Мучения жертвы прекратились.

Толпе хватило полминуты, чтобы убедиться, что в нем угасла последняя искорка жизни. Тигр убит, теперь его можно растерзать.

Спущенный с фонаря труп даже не коснулся земли – его мгновенно разорвали на части.

За одну секунду голова была отделена от туловища и в следующую секунду уже болталась на острие пики. В те времена было модно носить головы врагов на пиках.

При виде этого зрелища Байи ужаснулся. Голова Фулона была для него страшнее головы античной Медузы.

Лафайет, бледный, со шпагой в руке, принялся с отвращением расталкивать гвардейцев, которые пытались извиниться за свое бессилие.

Бийо, дрожа от негодования и лягаясь направо и налево, словно горячий першерон, вернулся в ратушу, чтобы не видеть того, что происходило на залитой кровью площади.

Что же до Питу, то захлестнувшая его на миг волна народной ненависти завершилась чем-то вроде припадка, и молодой человек, дойдя до берега реки, сел, закрыл глаза и заткнул уши, не в силах ничего больше видеть и слышать.

В ратуше царила растерянность: выборщики начали понимать, что они управляют движениями народа лишь до тех пор, пока это устраивает народ.

Самые яростные его представители еще развлекались тем, что таскали обезглавленный труп Фулона по сточной канаве, как вдруг из-за моста донесся новый крик, прокатился новый раскат грома.

На площади появился гонец. Но толпа уже знала, какую новость он несет. Она догадалась о ней по подсказке самых ловких своих вожаков, как свора собак берет след благодаря хорошему чутью наиболее опытной ищейки.

Толпа устремилась к гонцу и окружила его, она уже почуяла новую дичь, она разнюхала, что гонец будет говорить о г-не Бертье.

Так оно и оказалось.

Отвечая на вопросы нескольких тысяч человек одновременно, гонец вынужден был признать:

– Господин Бертье де Савиньи арестован в Компьене.

Затем, пробравшись в ратушу, он сообщил то же самое Лафайету и Байи.

– Да, я так и предполагал, – заметил Лафайет.

– Мы знали об этом, – подтвердил Байи, – и распорядились держать его под стражей там.

– Там? – удивился гонец.

– Ну да, я отправил туда двоих комиссаров с сопровождением.

– Отряд в двести пятьдесят человек, не так ли? – вмешался один из выборщиков. – Этого более чем достаточно.

– Так знайте же, господа, – ответил гонец, – что толпа разогнала сопровождающих и похитила арестованного.

– Похитила? – вскричал Лафайет. – Эскорт позволил похитить арестованного?

– Не стоит винить их, генерал, они сделали, что могли.

– Но что же с господином Бертье? – спросил обеспокоенный Байи.

– Его везут в Париж, – ответил гонец, – сейчас он в Бурже.

– Но если они доберутся сюда, он пропал! – воскликнул Бийо.

– Скорее! Скорее! – вскричал Лафайет. – Пятьсот человек в Бурже! Пусть комиссары и господин Бертье остановятся там на ночлег, а за ночь мы решим, что делать.

– Но кто осмелится взять на себя подобное поручение? – спросил гонец, с ужасом глядя через окно на бушующее море, каждая волна которого алкала смерти.

– Я! – воскликнул Бийо. – Уж его-то я спасу.

– Но это же верная гибель, – запротестовал курьер. – Вам предстоит путь, страшнее которого и не придумать.

– Я пошел, – отрезал фермер.

– Бесполезно, – прошептал Байи, напрягая слух. – Послушайте!

И верно: со стороны заставы Сен-Мартен донесся рокот, напоминавший отдаленный прибой.

Этот яростный шум вздымался над домами, как пар вздымается над сосудом с кипящей жидкостью.

– Поздно, – вымолвил Лафайет.

– Они идут! Идут! – прошептал гонец. – Слышите?

– Полк сюда! Полк! – воскликнул Лафайет с благородным безумием человеколюбия, составлявшим одну из светлых сторон его натуры.

– Ах, черт побери! – кажется, в первый раз выбранился Байи. – Разве вы не понимаете, что наша армия – это та же толпа, с которой вы собираетесь сражаться?

И он спрятал лицо в ладони.

Слышные вдалеке крики с быстротою молнии передались толпе, запрудившей улицы, а от нее – людскому морю на площади.

XII. Зять

В тот же миг люди, измывавшиеся над останками Фулона, оставили свою кровавую игру и бросились навстречу новой жертве мести. Примыкающие к площади улицы мгновенно заполнились рычащими горожанами, которые, размахивая ножами и кулаками, ринулись к улице Сен-Мартен, навстречу еще одной погребальной процессии.

Спешившие навстречу друг другу толпы вскоре соединились.

И вот что произошло дальше.

Несколько изобретательных палачей, которых мы уже видели на Гревской площади, несли на пике голову тестя, чтобы показать ее зятю.

Господин Бертье ехал в это время вместе с комиссаром по улице Сен-Мартен и как раз пересекал улицу Сен-Мери.

Он ехал в одноколке, экипаже по тем временам в высшей степени аристократическом и вызывавшем яростную ненависть народа: сколько раз люди жаловались на то, что франты или танцовщицы, сами правившие одноколкой, едут слишком быстро и не могут справиться с горячей лошадью, так что прохожий всегда бывает забрызган грязью, а порой и сбит с ног.

Медленно двигаясь среди воплей, свиста и угроз, Бертье невозмутимо беседовал с выборщиком Ривьерой, тем самым комиссаром, который был послан в Компьен, чтобы его спасти, и которому теперь было впору спасаться самому, тем более что напарник его покинул.

Толпа начала с одноколки: она в щепы разнесла кузов, так что Бертье и его спутник оказались ничем не защищены от взглядов и ударов.

По пути Бертье постоянно напоминали о его преступлениях, которые люди обсуждали и, распаляясь, все больше преувеличивали.

– Он хотел заморить Париж голодом.

– Он приказал жать рожь и пшеницу, когда они еще не созрели, зерно вздорожало, и он заработал громадные деньги.

– Он виноват не только в этом, что само по себе немало, он, кроме того, участвовал в заговоре. У него нашли портфель, а в нем – всякие возмутительные бумаги: приказы о массовых убийствах, распоряжение выдать его людям десять тысяч патронов.

Все это было чудовищной нелепостью, но известно, что толпа, доведенная до крайнего раздражения, распространяет самые безумные сплетни как нечто вполне достоверное.

Тот, кого обвиняли в этом, был еще молодой, изящно одетый человек лет тридцати – тридцати двух; слегка улыбаясь под градом ругательств и оскорблений, он невозмутимо смотрел на листы бумаги с гнусными надписями, что ему совали под нос, и безо всякой рисовки беседовал с Ривьером.

Какие-то два человека, раздраженные его беспечностью, решили напугать Бертье и сбить с него спесь. Вскочив на подножки одноколки, они приставили ему к груди штыки своих ружей.

Но такая малость не могла смутить Бертье, который был отважен до безрассудства: он как ни в чем не бывало продолжал беседовать с выборщиком, словно ружья эти были безобидными деталями экипажа.

Толпа, крайне недовольная подобным пренебрежением, которое так разительно отличалось от ужаса Фулона, ревела вокруг одноколки, дожидаясь того момента, когда от пустых угроз она сможет перейти к делу.

Внезапно взгляд Бертье остановился на каком-то бесформенном окровавленном предмете, появившемся у него перед лицом, и он узнал в нем голову собственного тестя, которую ему поднесли прямо к губам.

Забавники хотели, чтобы он ее поцеловал.

Господин Ривьер с негодованием оттолкнул пику.

Бертье жестом поблагодарил его и даже не соизволил оглянуться на этот омерзительный трофей, который палачи несли за экипажем прямо у него над головой.