– Да сбудется воля короля в лесах и на дорогах, – заключила королева со свойственной ей веселостью, которую не могли заставить ее утратить все сердечные печали и политические события, вместе взятые. Затем, повернувшись к Андреа, она вполголоса добавила: – По крайней мере хорошо, что он занят хотя бы этим. – После чего громко осведомилась у Жоржа: – Не скажете ли, сударь, где собирается охотиться король?

– В Медонском лесу, ваше величество.

– Ну, идите и не спускайте с него глаз.

В этот миг появился граф де Шарни. Нежно улыбнувшись Андреа, он осмелился обратиться к королеве:

– Мой брат запомнит этот совет, государыня, разделяя с королем не только веселье, но и опасности.

Королева не заметила появления Шарни и, услышав голос его, вздрогнула.

– Я была бы очень удивлена, – с нескрываемым презрением заметила она, – если бы это сказал кто-нибудь другой, а не вы.

– Почему, ваше величество? – почтительно спросил граф.

– Потому что за этими словами чудится несчастье, сударь.

Андреа увидела, как побледнел граф, и сама тоже побледнела.

Шарни молча поклонился.

Затем, поймав взгляд жены, удивленной его терпением, он добавил:

– Что за несчастье: я больше не знаю, как разговаривать с королевой, чтобы ее не обидеть.

Слово «больше» было произнесено с нажимом: так в театре умелый актер подчеркивает важные слова.

Королева обладала слишком изощренным слухом, чтобы не догадаться, какое значение вложил Шарни в это слово.

– Больше? – подхватила она. – Что значит «больше»?

– Кажется, я опять сказал что-то не так, – просто ответил г-н де Шарни.

Он снова переглянулся с Андреа, но на сей раз это не ускользнуло от внимания королевы.

Она, в свою очередь, побледнела, и скрипнув зубами от гнева, воскликнула:

– Дурные слова рождаются от дурных намерений.

– А недоброжелательное отношение к словам от недоброжелательных мыслей, – парировал Шарни.

После этого ответа, скорее справедливого, чем почтительного, он умолк.

– Вместо того чтобы огрызаться, – заметила королева, – лучше бы господин де Шарни был более удачлив в своих нападках.

– А я считаю, – не унимался Шарни, – что вместо того чтобы нападать, лучше бы королева попросила у бога большей удачи со слугами, чем в последнее время.

Андреа поспешно схватила мужа за руку и потянула к выходу.

Королева взглядом остановила ее. Она заметила движение Андреа.

– Что же все-таки имел в виду ваш муж? – осведомилась она.

– Он хотел сказать вашему величеству, что, побывав вчера по приказу короля в Париже, нашел, что там происходит странное брожение.

– Опять! – воскликнула королева. – И по какому же поводу? Ведь парижане взяли Бастилию и теперь принялись ее разрушать. Что же им еще нужно? А, господин де Шарни?

– Все правильно, ваше величество, – отозвался граф, – но поскольку камней они не едят, то заявляют, что голодны.

– Голодны! Вот еще! – вскричала королева. – Что же, по их мнению, мы можем поделать?

– Были времена, ваше величество, – ответил Шарни, – когда королева первая сочувствовала горестям народа и утешала его. Она поднималась в мансарды бедняков, а их молитвы возносились из мансард к господу.

– Да, – с горечью согласилась королева, – и я была достойно вознаграждена за сострадание к людскому горю, не так ли? Одно из самых моих главных несчастий как раз в том, что я поднималась в эти мансарды.

– Но если ваше величество однажды ошиблись, – проговорил граф, – если вы подарили своими милостями и благодеяниями ничтожное создание, то стоит ли сводить все человечество к уровню одной презренной женщины? Ах, ваше величество, как вас в то время любили!

Мария Антуанетта сверкнула взором в сторону Шарни.

– Но все же что произошло вчера в Париже? – спросила она. – Но рассказывайте лишь о том, что видели сами, сударь, я хочу быть уверена в истинности ваших слов.

– Что я видел, государыня? Я видел, как одна часть жителей столпилась на набережных, тщетно ожидая подвоза муки. Видел, как другая часть выстроилась в очереди у булочных, тщетно ожидая хлеба. Я видел голодающих людей, мужей, печально глядящих на своих жен, матерей, печально глядящих на своих детей. Видел, как люди грозят Версалю кулаками. Ах, ваше величество, опасности, о которых я вам говорил, и возможность умереть за вас – а мы с братом почтем за счастье сделать это в первых рядах – все это, боюсь, не заставит себя долго ждать.

Не в силах скрыть раздражения, королева повернулась к Шарни спиной и прижалась горящим, хотя и бледным лбом к окну, выходящему на Мраморный двор.

Не успела она простоять так и секунды, как неожиданно вздрогнула.

– Андреа, – попросила она, – подойдите сюда: что это за всадник только что прискакал? Похоже, он привез важные новости.

Андреа подошла к окну, но в тот же миг побледнела и отступила назад.

– Ах, ваше величество! – укоризненно проговорила она.

Эта сцена не ускользнула от внимания Шарни, и он быстро приблизился к окну.

– Этот всадник, – проговорил он, поочередно глядя то на королеву, то на Андреа, – доктор Жильбер.

– И верно, – согласилась королева таким тоном, что Андреа так и не поняла – то ли Мария Антуанетта подозвала ее к окну из женской мстительности, которая порой на нее накатывала, то ли ослабевшее из-за бессонных ночей и частых слез зрение и в самом деле не позволило ей разглядеть издалека даже человека, узнать которого было в ее интересах.

Ледяное молчание нависло над тремя актерами этой сцены, и лишь их глаза продолжали спрашивать и отвечать.

Всадник и в самом деле был Жильбер, привезший мрачные новости, которые предвидел Шарни.

Он соскочил с лошади, взбежал по лестнице; королева, Андреа и Шарни с тревогой повернули головы к двери, которая вела на эту лестницу и в которую должен был войти доктор, но она все не отворялась.

Трое участников сцены замерли в напряженном ожидании.

Внезапно отворилась дверь напротив, и вошел офицер.

– Ваше величество, – доложил он, – доктор Жильбер, приехавший, чтобы сообщить королю спешные и важные новости, просит ваше величество оказать ему честь и принять его, так как король час назад отправился в Медон.

– Пусть войдет, – приказала королева, твердо, почти сурово глядя на дверь, в то время как Андреа, инстинктивно ища в муже поддержки, попятилась и оперлась на руку графа.

На пороге появился Жильбер.

XXII. День пятого октября

Жильбер обвел взглядом всех действующих лиц, которых мы только что вывели на сцену, и, почтительно приблизившись к Марии Антуанетте, произнес:

– Дозволит ли мне ваше величество в отсутствие вашего августейшего супруга сообщить о новостях, которые я принес?

– Говорите, сударь, – отвечала Мария Антуанетта. – Видя, с какой поспешностью вы вошли, я призвала на помощь все силы, поскольку сразу заподозрила, что вы принесли недобрые вести.

– Разве ваше величество предпочитает, чтобы вас застигли врасплох? Коль скоро королева с ее ясным умом, с ее неизменной рассудительностью будет предупреждена об опасности, она пойдет ей навстречу, и, быть может, опасность отступит перед ней.

– И в чем же состоит опасность, сударь?

– Ваше величество, из Парижа вышли семь-восемь тысяч вооруженных женщин; они идут в Версаль.

– Семь-восемь тысяч женщин! – с презрением в голосе повторила королева.

– Да, по дороге они делают остановки и теперь, по-видимому, находятся в пятнадцати – двадцати милях отсюда.

– И зачем они сюда идут?

– Они голодны, ваше величество, они идут просить у короля хлеба.

Королева оглянулась на Шарни.

– Увы, государыня, – произнес граф, – случилось то, что я предвидел.

– Что делать? – спросила Мария Антуанетта.

– Прежде всего предупредить короля, – сказал Жильбер.

– Короля? Нет, нет! – воскликнула она. – С какой стати подставлять себя под удар?

Этот крик вырвался у Марии Антуанетты из самого сердца. В нем сказалось все мужество королевы, вся ее уверенность в собственных силах и в то же время сознание слабости, которую ни сама перед собой, ни перед посторонними она не вправе была признавать в своем супруге.