Но он был один. И тогда Питу улыбнулся, горделиво вздернул голову, сунул большие пальцы в карманы жилета и, приподнявшись на цыпочки, промолвил:

– Что ж, поглядим на этого господина де Шарни!

Надо признать, что в своем новом наряде Анж Питу был похож как две капли воды, нет, не на пастухов Вергилия, а на пастушков Ватто [46] .

Питу вошел в кухню – и это был его триумф.

– Матушка, посмотрите, как хорош собой Питу! – воскликнула Катрин.

– Да его и не узнать, – заметила г-жа Бийо.

К сожалению, от общего впечатления девушка перешла к частностям. А ежели разбирать по частностям, то Питу оказался не так хорош, как в целом.

– Смешно, – сказала Катрин, – какие у вас огромные руки!

– Да, – согласился Питу, – руки у меня сильные.

– И большущие колени.

– Это означает, что я еще буду расти.

– Но мне кажется, господин Питу, что вы и так высокий.

– Все равно я еще буду расти, мне же только семнадцать с половиной.

– И у вас совсем нет икр.

– Да, правда. Но ничего, они тоже нарастут.

– Будем надеяться, – сказала Катрин. – Но все равно, вы очень хороши.

Питу отвесил поклон.

– О! – воскликнул фермер, войдя в кухню и оглядев Питу. – Эк ты славно выглядишь, парень! Очень бы мне хотелось, чтобы твоя тетя Анжелика увидела тебя.

– Мне тоже, – сказал Питу.

– Интересно, что бы она сказала?

– А ничего бы не сказала, разозлилась бы.

– Папа, – с некоторой тревогой поинтересовалась Катрин, – а она не имеет права забрать его у нас?

– Нет, потому что она его выгнала.

– И еще потому, что пять лет уже прошли, – сообщил Питу.

– Какие пять лет? – спросила Катрин.

– На которые доктор Жильбер оставил ей тысячу франков.

– Он оставил твоей тетке тысячу франков?

– Да. Чтобы выучить меня ремеслу.

– Вот человек! – восхитился фермер. – Расскажи такое кому-нибудь, скажут, придумал. Нет, за него, – Бийо решительно махнул рукой, – можно в огонь и в воду!

– Он хотел, чтобы я получил профессию, – сказал Питу.

– И был прав. И вот как извращаются самые лучшие намерения. Человек оставляет тысячу франков, чтобы научить мальчишку ремеслу, а вместо этого его отдают к попу, который собирается сделать из него семинариста. И сколько же она платила этому твоему аббату Фортье?

– Кто?

– Твоя тетка.

– Нисколько не платила.

– Выходит, она прикарманивала двести ливров господина Жильбера?

– Наверное.

– Послушай, Питу, я тебе дам хороший совет. Когда эта старая пустосвятка, твоя тетка, окочурится, хорошенько перерой все шкафы, тюфяки да горшки.

– Зачем? – не понял Питу.

– А затем, что ты найдешь клад, старые луидоры, которые она складывала в чулок. Будь уверен, ей не найти такого большого кошелька, чтобы туда поместились ее сбережения.

– Вы так думаете?

– Убежден. Но поговорим об этом в должное время и в должном месте. А сейчас нам предстоит небольшой моцион. У тебя с собой книга доктора Жильбера?

– Да, лежит в кармане.

– Отец, вы хорошо подумали? – спросила Катрин.

– Дитя мое, чтобы сделать доброе дело, не нужно долго думать, – ответил ей фермер. – Доктор велел мне читать его книгу, распространять принципы, которые в ней изложены, значит, книга будет прочитана и принципы будут распространены.

– А нам с матушкой можно пойти к мессе? – робко поинтересовалась Катрин.

– Ступайте к мессе, – разрешил Бийо. – Вы женщины, а мы – мужчины, это совсем другое дело. Пошли, Питу.

Питу поклонился г-же Бийо и Катрин и последовал за фермером, страшно гордый тем, что его назвали мужчиной.

VII. Глава, в которой наглядно демонстрируется, что длинные ноги хоть и неуклюжи в танце, зато очень удобны, когда удираешь

Народу в риге собралось много. Работники, как мы уже говорили, почитали Бийо; хотя он часто поругивал их, зато кормил и платил хорошо.

Поэтому все они поспешили явиться по его приглашению.

А ко всему прочему, в ту эпоху среди народа распространилось странное возбуждение, охватывающее нации, когда они приступали к трудам. Незнакомые, новые, почти непонятные речи срывались с уст, которые доселе никогда не произносили их. То были речи о свободе, независимости, равенстве в правах, и, странное дело, речи эти звучали не только в народе, нет, прежде всего их стало произносить дворянство, так что голос народа был всего лишь эхом.

Свет этот, столь яркий, что способен был не только все осиять, но сжечь, пришел с Запада. В Америке взошло это солнце, и, верша свой путь, оно уже готово было разжечь во Франции гигантский пожар, при зареве которого ужаснувшиеся народы прочтут слово «республика», начертанное кровавыми письменами.

Поэтому в ту пору собрания, на которых обсуждались политические проблемы, были не так уж редки, как можно подумать. Люди, явившиеся неведомо откуда, апостолы незримого и почти непостижимого божества, обходили города и веси, рассеивая слова свободы. Правительство, которое до сей поры было слепо, начинало прозревать. Те, кто стоял во главе огромного механизма, именуемого государством, чувствовали, что некоторые шестеренки застопорились, хотя не могли понять, откуда идут помехи. Противодействие было в умах, пока еще не в руках; незримое, но существующее, ощутимое, угрожающее, оно было тем более опасным, что, подобно призраку, было неосязаемым: о нем догадывались, однако схватить его не могли.

Более двух десятков батраков – все они зависели от Бийо – собрались в риге.

Вошел Бийо в сопровождении Питу. Присутствующие сняли шапки. Чувствовалось, что эти люди готовы пойти на смерть по одному знаку своего хозяина.

Фермер объяснил им, что книга, которую сейчас будет читать Питу, написана доктором Жильбером. Доктора Жильбера хорошо знали в кантоне: ему тут принадлежали многие земли, а самой крупной была ферма Бийо.

Для чтеца приготовили бочку. Питу влез на эту импровизированную трибуну и начал читать.

Замечено, что люди из народа, а я так даже осмелюсь сказать, все люди вообще, слушают с тем большим вниманием, чем меньше понимают. Было очевидно, что общий смысл брошюры ускользает даже от самых просвещенных участников этой сельской ассамблеи, в том числе и от Бийо. Но среди заумных фраз сверкали, подобно молниям на темном, заряженном электричеством небе, блистающие слова: свобода, независимость, равенство. И этого оказывалось достаточно; тотчас же начиналась овация, звучали возгласы: «Ура доктору Жильберу!» Когда примерно треть брошюры одолели, было принято решение, что полное ее прочтение произойдет в три приема.

Слушатели получили приглашение собраться в следующее воскресенье, и все пообещали прийти.

Питу читал просто превосходно. Ничто так не воодушевляет, как успех. Чтец получил свою долю аплодисментов, какими было награждено сочинение, и даже г-н Бийо под влиянием обретенного относительного знания ощутил, что в нем рождается нечто вроде уважения к ученику аббата Фортье. Питу же, и без того достаточно высокорослый, внутренне вырос на целых десять локтей.

И лишь одного ему недоставало: м-ль Катрин не видела его триумфа.

Но папаша Бийо, обрадованный воздействием, какое произвело творение доктора Жильбера, рассказал об успехе жене и дочери. Г-жа Бийо промолчала, она была женщина недалекая.

Катрин же грустно улыбнулась.

– Ну, чего ты? – спросил фермер.

– Отец! Отец! – воскликнула Катрин. – Я боюсь, вы этим повредите себе.

– Ну что ты каркаешь? Я предпочитаю слышать жаворонка, а не ворону.

– Отец, меня уже просили предупредить вас, что вы на заметке.

– Ну-ка выкладывай, кто тебя предупредил?

– Друг.

– Друг? Такое предупреждение заслуживает благодарности. Скажи-ка мне имя этого друга. Ну, кто он?

– Человек, которому, очевидно, многое известно.

– Так кто же он?

– Господин Изидор де Шарни.

– Какого черта этот щеголь суется не в свои дела? Он что, собирается мне указывать, как я должен думать? Или, может быть, я лез к нему с советами, как ему одеваться? Похоже, придется ему намекнуть, что это не его дело.